29 июня 2016 11:43
1129 
На первую совместную с адвокатом Александром Попковым пресс-конференцию в Укринформе недавно освобожденный украинский политзаключенный Геннадий Афанасьев пришел вместе с мамой Ольгой и другом-крымчанином Алымом Якубовым. После того, как он закончил рассказ о пережитых в российской тюрьме нечеловеческих пытках, в пресс-зале на некоторое время воцарилась тишина – от услышанного трудно было прийти в себя.
Когда я подошла к нему попросить об интервью, Геннадий направил меня к маме, чтобы сверить его расписание на ближайшее время.
«Как вы это можете слушать?» – спросила я у нее. «А я не могу – сижу и плачу», – призналась женщина. На мой вопрос, освобождается ли Геннадий хоть немного от страшных воспоминаний, когда делится ими с людьми, Ольга Афанасьева ответила отрицательно: «Нет, он переживает их снова и снова, но считает своим долгом рассказывать об этом людям».
Я пообещала, что во время интервью не буду снова возвращать его к теме пыток. Свободное время у Геннадия было через день после пресс-конференции, поэтому Ольга записала меня в школьную тетрадь в клеточку на пятницу. «Но если нас вызовут в какие-то официальные инстанции, то интервью придется перенести», – предупредила она.
Не вызвали – пока пристальный интерес к Геннадию обнаруживают преимущественно журналисты. Он не отказывает никому и, преодолевая страшную усталость, рассказывает, рассказывает…
Чувствуется, что 25-летний Геннадий до сих пор корит себя за то, что не выдержал нечеловеческих пыток и под давлением палачей подписал признание во всем, что они требовали. И хотя на суде над Олегом Сенцовым и Александром Кольченко он нашел в себе мужество заявить, что показания против них были даны под пытками, своими откровенными рассказами Геннадий будто искупает прежде всего перед собой тот грех, упрекать за который ни у кого язык не повернется.
На интервью Укринформу Геннадия сопровождал тот самый Алым. Когда мы немного раззнакомились, я узнала, что он вместе с Геннадием работал фотографом в Симферополе, затем вместе с друзьями переехал в Киев, где также фотографирует, снял жилье, в котором сейчас дает приют обоим Афанасьевым. Все это время он не порывал связей с семьей друга-политзаключенного и с ним самим, всячески их поддерживал и продолжает делать это сейчас.
Перед началом интервью я спрашиваю, на каком языке Афанасьеву будет удобнее разговаривать. «На родном. На украинском», – не раздумывая ни секунды ответил он.
Я НЕ СМОГ РАССТАТЬСЯ С РОДИНОЙ И ПОМЕНЯТЬ КРЫМ НА АМЕРИКУ
– Геннадий, у вас русская фамилия. Расскажите немножко о ваших корнях.
– По линии матери я этнический русский, а по отцу полностью украинец. Я родился в Симферополе, но до 6 класса жил в Одессе: ходил в украинский садик – возможно, вы видели в интернете мое детское фото в украинском наряде, затем учился в двух школах.
– Олег Сенцов в своей книге рассказов рассказывал, что с детства шел поперек течения, в школе его не раз били, но он все равно оставался при своем мнении. А каким вы были в детстве?
– Я просто был творческим человеком. До 5 класса я учился в интернате, каждую неделю мы выступали перед родителями, и пели украинские песни, например, «Рідна мати моя» или воспроизводили какие-то украинские национальные события. Я также выступал в театре кукол – мы показывали детям украинские сказки, увлекался игрой на музыкальных инструментах.
– Почему же тогда вы решили учиться на правоведа?
– Мой дедушка – его тоже звали Геннадием – был правоведом и помогал очень многим людям. Он работал судьей в военном трибунале, защищал военнослужащих, боролся с дедовщиной. Поэтому я решил пойти по его стопам.
Я верил в закон и право, пока не начал учиться. Уже во время учебы я увидел ту коррумпированность, а когда заканчивал университет, понял, что законы не работают, как следует, что ни следствие, ни защита не имеют возможности выполнять свои задачи так, как нужно, потому что есть некие высшие органы, которые имеют свой интерес в некоторых делах. И все это очень грязное, и все это делается за деньги.
– Во время учебы вы платили за зачеты или экзамены?
– Нет. Преподаватели иногда действительно создавали ситуации, когда надо было заплатить, но я в таком случае предпочитал получить плохую оценку, но не платил.
Но в целом по окончании университета я получил хороший аттестат по специальности «правоведение, суд, адвокатура».
– Однако вы не работали по нему ни одного дня.
– Да. Еще во время учебы, в 2010 году, я отправился в США с целью заработать денег и что-то изменить в своей жизни. Почему США? Потому я считаю, что там и в Канаде самый свободный воздух.
Это были очень тяжелые для меня полгода – я работал с утра до ночи без выходных, не чураясь никакой работы. Я знал, как даются деньги, потому, наверное, с 6 класса постоянно работал, но себе их никогда не оставлял, а отдавал матери. Но мне хотелось за свой тяжкий труд получать достойную зарплату, и в Америке я мог на это рассчитывать.
– У вас не возникало мысли там остаться?
– Я не мог не вернуться, потому что у меня здесь мама, родители, о которых надо заботиться. И потом, я не смог расстаться с родиной, не смог изменить и променять Крым на Америку.
Я вернулся, купил всю необходимую дорогостоящую аппаратуру и начал работать фотографом.
– Вы где-то учились фотографии?
– Это был авантюризм, творческий порыв, поэтому я учился на своих ошибках. Я занимался частной фотографией в одной компании, и это давало мне возможность хорошо зарабатывать – хватало и на себя, и на помощь родителям.
НИКОГДА НЕ БЫЛ ТАКИМ СЧАСТЛИВЫМ, КАК ВО ВРЕМЯ ВОЛОНТЕРСТВА В КРЫМУ
– Как вы приобщились к волонтерской деятельности. Что стало толчком?
– Живя в Крыму, я, видимо, не очень хорошо реагировал на то, что происходило в Киеве на Майдане с ноября 2013 до февраля 2014 года, потому что смотрел на это сквозь призму российского телевидения, которое я сейчас называю только ядом. Поэтому я был отравлен той информацией.
16 февраля, еще до кровавых событий, возвращаясь в Крым из Карпат, куда я ездил фотографировать, я проездом был в Киеве и пошел на Майдан. Я ходил среди людей, ощущал тот дух, видел фотографии нескольких убитых ранее майдановцев и места их гибели, и во мне все дрожало. Наверное, подобное ощущение бывает в церкви, когда слышишь музыку или пение.
Я вернулся домой, а через два дня на Майдане начались кровавые события. Я понимал, что я только что оттуда, люди там были мирныме, они не совершали ничего такого, за что их можно убивать. И вот теперь Небесная сотня, та девушка с пулей в шее (20 февраля волонтер медицинской службы Майдана Олеся Жуковская получила ранение в шею от пули снайпера. – Авт.), тот героизм народа, та кровавость, враждебность власти, которая уничтожала свой народ, те пророссийские титушки… Во мне тогда все перевернулось.
– Вы в Крыму с этим кем-то делились? Ведь там преобладали другие настроения.
– Это все было внутри, потому что у меня не было друзей, которые разделяли бы такие взгляды, или, возможно, они разделяли, но не высказывали этого вслух.
Я решил, что сам буду выходить на все последующие акции общественного протеста против власти Януковича и Партии регионов, потому что хотел перемен в государстве. Я искренне верил, что тот порыв самосознания действительно может принести демократию в нашу страну, что все уже действительно устали от того, что их постоянно обманывают, обворовывают.
Я ходил на те первые митинги, знакомился с людьми, брал их контакты, а когда после 26 февраля началось российское вторжение, начал их обзванивать и предлагать помочь лекарствами и едой именно военнослужащим и активистам, которые могут присоединиться к столкновениям с той вооруженной толпой, которая называла себя «крымским ополчением».
Я уже рассказывал, что меня вдохновила раненая в шею девушка-волонтер с Майдана. Мы также хотели спасать людей, и именно за эту работу я взялся в Крыму.
Я никогда не был так счастлив, как тогда, когда занимался волонтерской деятельностью, помогал людям, потому что знал, что делаю действительно важное дело для своего государства. Для меня это даже большее наслаждение, чем заниматься фотографией!
Я НЕ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ГЕРОЕМ ИЛИ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ БОЛЬШЕ ДРУГИХ ЧЕГО-ТО ЗАСЛУЖИВАЕТ
– Геннадий, давайте вернемся в сегодняшний день. Перед вашим уходом в СМИ была информация о вашем с Юрием Солошенко тяжелом состоянии здоровья. Что показало медицинское обследование?
– Мне сказали, что у меня тяжелое психическое состояние из-за того, что я чуть более двух лет находился в маленькой камере. А чтобы я не чувствовал себя в больничной палате так же, как в ней, мне нужно какое-то курортно-профилактическое лечение, реабилитация. А еще мне назначили очень много достаточно дорогих таблеток – лишь четыре их вида стоят 100 долларов.
– А где вы их взяли? Или вам выдали эти таблетки бесплатно?
– Мне помогла средствами на первое время российская общественная организация, которая занимается украинскими политзаключенными.
Но о какой-то реабилитации пока речи нет. Я даже эти таблетки не могу регулярно принимать – не успеваю, потому что это надо делать после еды, а я все время среди людей, на встречах в городе, а каждый раз завтракать и обедать там очень дорого.
– То есть вы вышли из больницы – куда?
– К друзьям – вот, к Алыму.
– А какие-то украинские государственные или общественные организации вами занимаются?
– У меня в настоящее время нет ни жилья, ни работы, мне сейчас некуда возвращаться и не за какие средства питаться. Я не знаю, как реализовать то стремление защищать ребят, которое у меня есть.
Если вернуться к фотографии, которой я мог бы заработать на жизнь, я не смогу помогать политзаключенным. Это трудно совмещать, потому что нельзя там и там делать по полдела, все в этой жизни надо делать очень хорошо.
Если бы мне помогли, если бы у меня было где жить и что есть, я работал бы с утра до ночи. Мне нравится то, что я делаю. Я хоть и истощен, как выжатый лимон, но я знаю, что это доброе дело.
– А вы к кому обращались или, возможно, планируете обращаться по этому поводу? Или государство должно само предложить эту помощь?
– Я не знаю, к кому мне обращаться, имею ли я на это право, ибо я не чувствую себя человеком, который больше других чего-то заслуживает. Я не чувствую себя героем, и не знаю, как быть, потому что только-только вернулся из тюрьмы. Это такое переутомление! Я еще не видел этой свободы и не понял, что к чему. Когда вы возвращаетесь с работы домой, вы чувствуете: «О, как хорошо дома». А я вернулся из плена, но это ощущение не могу получить. Мама скоро поедет обратно в Симферополь, а мне из-за ФСБ туда нельзя.
– А с Юрием Солошенко вы после выхода из больницы связывались?
– Да, я звоню ему в Полтаву, мы общаемся.
– Какое у него настроение? Ему тоже все время надоедают с интервью?
– У него жизнь спокойнее, ибо все же надо беречь здоровье. Он рядом с семьей, в своем доме, а вскоре вернется на лечение в Киев.
– Вы успели в столице где-то побывать после освобождения?
– Я посетил только Владимирский собор, потому что хочу постоянно ходить в церковь, но сейчас нет времени.
Еще между встречами с журналистами попал на аллею Небесной сотни, постоял у креста, помолился, поклонился их памяти. Хотел бы, когда будет время, купить свечи и прийти поставить, но пока его нет, потому что, кроме журналистов, есть общественные организации, какие-то акции, встречи с адвокатами, семьями заключенных – и так круглосуточно.
– Видите ли вы какой-то механизм освобождения украинских политзаключенных в России? Каким может быть ваше участие в этом?
– Все зависит от того, какую работу мне предложат и какие полномочия у меня будут, потому что просто сам по себе, как человек без каких-либо полномочий, я могу только поделиться с общественными или государственными организациями какими-то своими соображениями.
Я считаю, что в Украине просто необходимо активизировать и скоординировать те организации, которые занимаются помощью политзаключенным, пленным или просто заключенным, ибо они действуют очень разобщено, а также наладить общение с российскими правозащитниками. Надо создать организацию или штаб, которые могли бы говорить: «Ребята, не надо всем вместе идти в одну точку, есть потребность направить ваши усилия сюда, а ваши – туда». Это было бы единое направление, а то они все что-то делают и не имеют связи между собой, поэтому об этом надо думать.
А еще надо объединить всех родственников политзаключенных и пленных – вместе им будет гораздо спокойнее, наладить связь между политзаключенными и их родителями, найти способ помогать им материально – это может быть благотворительный фонд или какая-то помощь со стороны государства, потому что даже писать письма сейчас очень дорого.
Например, я купил конверты, марки и открытки для 29 политзаключенных в России – у меня получилось уже 500 гривен.
– А что вы им написали?
– То, что чувствовал. Я им прислал открытки с картой Украины, потому что для человека, который находится в российской тюрьме, это очень важно, а карту там нельзя иметь – ее забирают.
Конечно, письма были разными, но я всем написал, что вернулся, поэтому имейте надежду, процессы идут, я о них знаю, держитесь. Если вас еще не приговорили, то все равно приговорят, потому что это российский суд, но не огорчайтесь, мы вас вытащим, я сделаю все возможное, чтобы весь мир, все журналисты, все люди продолжали работать с еще большим воодушевлением, ибо они могут достичь результата.
– Извините, я уточню, для Олега Сенцова и Александра Кольченко вы подбирали какие-то особые слова?
– Я рассказал им о родных, потому что постоянно общаюсь с их семьями, о каких-то собственных переживаниях, конечно, приносил извинения и предлагал дружбу.
ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ Я ЖИВУ НА СРЕДСТВА РОССИЙСКИХ ПРАВОЗАЩИТНИКОВ
– После всего пережитого за эти два года какой вывод вы для себя сделали – люди в целом хорошие или плохие?
– Если говорить о наших людях, они у нас замечательные, просто невероятные! Когда я еду в метро, ко мне здороваются, обращаются, о чем-то спрашивают, я благодарю, спрашиваю о планах, даю какие-то советы, делюсь воспоминаниями.
– А за то, что с вами делали в российской тюрьме, кто-то должен ответить?
– Те, кто это делал, – преступники, а с преступностью надо бороться: возбуждать против них дела, искать, задерживать, сажать за решетку и наказывать за то, что они делают!
– Собираетесь ли вы как юрист подавать в Европейский суд по правам человека на своих палачей?
– Конечно! У меня есть адвокат Александр Попков, есть защитники из России, у нас есть кейсы, с которыми мы будем работать и будем подавать в суд (ЕСПЧ –Авт. ).
Я хорошо помню не только всех тех, кто меня пытал, а тех, кто унижал, задерживал, нарушая украинские законы, незаконно удерживал за решеткой.
Этих законов, которые они нарушили, очень много, поэтому, я считаю, что мы будем бороться, преследовать, искать всех, кто совершал преступления не только против меня, а прежде всего против украинского народа. Ибо они арестовывали меня не просто как Геннадия Афанасьева, а как гражданина Украины.
– Надежда Савченко после двух лет в российской тюрьме говорила, что сейчас ловит себя на отвращении даже к березкам и хочет как-то преодолеть в себе это чувство. Чувствуете подобное психологическое отторжение ко всему, связанному с Россией?
– Я вам ранее уже говорил, что первую помощь после возвращения в Украину мне предоставили именно российские общественные организация, которые помагать украинским политзаключенным в России. Их много, назову, например, «Росузник».
Есть российская власть, а есть россияне. Я буду доводить до каждого украинца, что надо разделять – есть те, кто с закрытыми глазами, не рассуждая, идут за своим президентом Путиным и делают то, что он им говорит. А есть другая категория людей, которая понимает, что происходит в Крыму, в Украине, кто в этом виноват, им за это стыдно, и они очень сильно помогают.
Я хочу сказать, что очень много россиян открыто выступают против того, что происходит в России, и попадают за это за решетку. Я их встречал, общался с ними. Даже вчера вечером (интервью записывалось 24 июня – Авт.) мы имели между собой небольшую конференцию и будем и дальше общаться, потому что, во-первых, им надо поблагодарить, а, во-вторых, подумать, как мы можем объединиться ради борьбы.
То есть россияне в РФ сидят за решеткой за украинские дела, а у нас об этом никто не говорит. Поэтому как я могу сказать, что ненавижу березки, когда сейчас живу и питаюсь только благодаря помощи российских правозащитников? Они и в тюрьме мне очень помогали – распечатывали письма, которые мне писали через интернет, присылали марки, пополняли мой телефонный счет, и благодаря этому я мог жить и общаться и с ними, и с украинцами.
– И напоследок, вы не думали пойти в политику, ведь выборы в Украине происходят достаточно часто?
– Что я могу сейчас сказать? Если политика будет тем путем, который поможет реализовать что-то из моих проектов, то почему бы и нет? Но мне совсем ничего не предлагают, поэтому не знаю… Я отдаю все свое время и всего себя народу Украины, очень хочу, чтобы меня поняли, поверили и от этого была какая-то отдача.
Я надеюсь, что у меня будет возможность поработать, что мне дадут какой-то кредит доверия, и я смогу что-то изменить. У меня есть такое желание. А если нет, то я буду делать, что смогу – буду выходить на те же акции, буду поддерживать политзаключенных. Если мне предложат куда-то поехать и где-то выступить, то я это сделаю.
Я уже сейчас буду встречаться с нашими военнослужащими, которые прибывают из зоны АТО в Киев в отпуск, буду изучать судьбы пленных и как с ними идет общение, рассказывать, что можно сделать в качестве первых шагов именно для политзаключенных и пленных. А дальше будет видно…
***
Уже когда я выключила диктофон, Геннадий Афанасьев признался, что его больно задевают некоторые неосторожные, а порой и откровенно хамские комментарии под интервью различным изданиям.
«Люди пишут, мол, зачем их столько, почему он так пиарится? И я не пиарюсь, я уже выжат, как лимон! Я действительно хочу поблагодарить каждого украинца и помочь тем, кто сейчас за решеткой», – горячо убеждал Геннадий.
А еще оказалось, что никаких предложений относительно реабилитации, кроме приглашения чешских правозащитников посетить недельный тренинг в лагере отдыха в их стране, он пока не получал.
Правда, о беспризорности Афанасьева вспомнили члены межфракционного объединения «Еврооптимисты» и обнародовали открытое письмо президенту с предложением предоставлять жилье тем освобожденным политзаключенным, которым некуда возвращаться.
А чтобы усилить желание помочь Геннадию, напомним несколько цитат из его пресс-конференции в Укринформе, потому что «люди должны об этом знать».
***
« 9 мая 2014 года я шел на парад ко Дню победы с фотографией моего прадеда, чтобы почтить его память. Это был центр города, и вдруг со всех сторон на меня набросились люди, повалили на землю, выкрутили руки за спину и надели на меня кандалы, которые я не снимал 767 дней».
«Меня отвезли в ФСБ, и начались допросы. Со мной работали 10 дней. Меня постоянно били по голове, по животу, но мне говорили, что никто не узнает, что тебя били, потому что они знали, как это делать – одевали рукавицы, надевали пакеты на голову и душили. У меня постоянно спрашивали, где террористы, я должен был признать, что и я террорист».
«Мне надевали на голову противогаз, закрывали шланг, я не мог дышать, а они, когда видели, что я уже теряю сознание, внезапно открывали, чтобы я сделал вдох, а они брызгали туда каким-то спреем или жидкостью и снова надевали. Когда я делал повторный вдох, у меня начиналась рвота, которая не могла никуда выйти, и я начинал ее глотать».
«Чтобы заставить подписать признание вины, меня раздевали догола, клали на пол, брали милицейскую дубинку, водили по половым органам и говорили, что изнасилуют. После этого они брали паяльник и, извините за прямую речь, я процитирую на русском, что мне говорит этот человек: «Сейчас мы в тебя его засунем холодным, а потом включим, он будет нагреваться, у тебя будет эрекция, а потом у тебя все там сгорит, ты не сможешь ни садиться, ничего не сможешь, и в тюрьме ты никому не докажешь, что ты мужчина нормальной ориентации».
«Меня снова раздевали, привязывали к половым органам оголенные провода и пускали ток. Это очень больно. Мне постоянно говорили, что сейчас то же будет с твоей матерью, что меня никто не спасет, ты просто исчезнешь с мировых радаров и все про тебя забудут».
«Эти люди заставили меня сказать, что я виноват, что я террорист, они заставили меня дать показания на Олега Сенцова, Александра Кольченко. Я считаю, что мне надо было выдержать, я уже об этом говорил, не буду повторять, потому что я знаю, что люди мне говорят, что все хорошо, но все плохо…»
«Когда я остался один на один с собой и бетонными стенами, мне надо было размышлять, как дальше жить и что делать, чего стоит моя жизнь, то, что меня перестали бить, жизни двух парней, которые будут страдать больше меня. И я решил, что нет…»
«Когда мы с Юрием Даниловичем оказались в самолете, то были такие растерянные, что даже не улыбались, потому что не верили. И лишь когда самолет наконец покинул эту землю, мы закричали: «Прощай, немытая Россия!» Это было первое ощущение праздника, потому что мы понимали, что самолет нельзя остановить, как машину, мы не вернемся, мы будем лететь, потому что наши нас обратно уже не отдадут!»
«Там ( в России) никто не может сказать то, что он думает, а в нашем государстве за два года люди могут говорить, что они пожелают. Да, у нас есть много проблем, я это видел по телевидению, я это услышал от обычных людей на улицах, но это уже изменения, потому что у нас есть свобода, а у них свободы нет, и они сейчас пытаются забрать эту свободу у нас».
“Оккупанты украли не только мою свободу, мои годы жизни, они еще украли родину, куда я не могу вернуться, я имею в виду место моего рождения Симферополь. А еще они украли горы и море. И каждый человек из Крыма, знает, что это такое.
Я был на Днепре, но Днепр очень спокойный. Только один раз, когда какое-то судно проходило рядом, я услышал тот голос моря, той воды. Потому что море имеет свой особенный характер. Оно удивительное, и мне его очень не хватает»
Источник: Укринформ
© Черноморская телерадиокомпания, 2024Все права защищены
