Ровно 5 лет назад над Мариуполем поднялся украинский флаг. После недель оккупации в город зашли сразу несколько украинских подразделений. Среди тех, кто провел в городе всю оккупацию, и стал свидетелем освобождения, была, без преувеличения, легенда Мариуполя – волонтер, Народный герой Украины Лилия Болбат. Вместе с мужем они, несмотря на риск, помогали украинским военным и добровольцам, привозили им еду и все самое необходимое, даже когда город был под контролем боевиков. А также – поддерживали беженцев, которые съехались в Мариуполь и окрестные поселки из мест, где уже полным ходом шла война.

После освобождения Мариуполя семья Болбат не один год активно занималась помощью украинским военным. Сложно сосчитать количество переданного ими на фронт. Но сегодня мы говорили с Лилией не о волонтерстве, а о ее любимом городе. Она рассказала «Черноморке» о жизни Мариуполя в оккупации, его освобождении и освободителях, и, конечно же, о местных жителях.

Процентов для 90% украинцев «оккупация» – просто страшное слово. Но как это – мало кто из нас понимает. Какой была оккупация Мариуполя, как вы жили тогда?

Мариуполь был почти два месяца в оккупации. Начало событий – это когда горсовет захватывали пророссийские… даже не знаю, как их назвать… Мы тогда видели, что в город заехала куча автобусов с Белгородскими номерами, набитые какими-то россиянами. Гостиницы все были забиты ними. Мы понимали, откуда идет поддержка, что это все идет с России, и нам казалось все происходящее настолько абсурдным… Казалось, вот сейчас подтянуться наши силы какие-то и просто их выбьют оттуда, и все это закончится. Никто представить не мог, что все будет настолько масштабно и так надолго.

Тогда в городе пропала вся власть, не было милиции, Мариуполь просто будто оставили и сливали. Боевики захватили горсовет, поселились в центре города, заблокировали какие-то дороги. А мы живем в городе и понимаем, что весь этот маразм творится, но не знаем, что нам делать. Они начали отлавливать проукраинское население. Кто особо активничал – забирали и отправляли на подвал. Появилась информация о том, что кому-то прострелили колени, за кого-то требуют выкуп. Они начали похищать людей, которые были связаны с бизнесом, у кого были деньги, потому что им якобы на «народную республику» нужно финансирование. В центре города постоянные грабежи были – магазины, банки. Что-то жгли постоянно. Бегали в поисках «Правого сектора» – разгромили весь центр города. Помню, как-то муж ехал, говорил по телефону и, не задумываясь, заехал в центр города. И рассказывает: «Стою я, и понимаю, что на перекрестке стоит одна моя машина, и нет больше никого – ни людей, никого». Местные жители попрятались, никто не выходил, в городе царил страх и ужас.

Появились наши военные, 72 бригада зашла, они перекрыли выезд из города. Но военные настолько с опаской относились к местным жителям… Когда мы первый раз к ним подъехали, спросили, чем помочь, пытались объяснить: не бросайте нас, здесь много проукраинского населения. Они нас боялись и говорили: «Мы не понимаем, зачем мы здесь, зачем вас защищать, если здесь все сепаратисты и настроены за Россию». Мы отвечали, что это не так, что здесь много проукраинских людей. А те наркоманы, маргиналы, весь сброд, который захватил горсовет и пытается какую-то там республику создать – это не жители Донецкой области, не жители Мариуполя. Что совсем не такие у нас настроения.

А на самом деле как было – местные поддерживали Россию или видимость такая была, потому что в захваченном городе проукраинские люди попросту прятались?

Когда захватили город, мы между собой общались в соцсетях, обменивались информацией про обстановку в городе. Я тогда изменила фамилию, фотографии личные удалила из Facebook… Мы ушли в подполье. В те два месяца, когда город был в оккупации, мы начали помогать военным, которые находились на блокпостах. Встречались с проукраинскими активистами в подвалах, во дворах каких-то, у кого-то в доме. Жизнь была похожа на фильм про Джеймса Бонда. Пытались держаться вместе, думали, чем можно помочь, как спасти свой город.

Помню, на блокпостах, когда мы приезжали, нас пытались отследить боевики. Они снимали нас на камеру, отслеживали машину. И вот сколько мы жили в оккупации, у нас дома стояло ружье охотничье (другого просто ничего не было), и мы понимали, что, если за нами следили, то за нами могут прийти. И единственное, что могли тогда сделать – это отстреливаться тем ружьем. Я вообще не спала по ночам. Только днем, когда просыпался муж. А так постоянно ходила и смотрела за шторками не подъехала ли к дому какая-то машина. Потому что очень много было случаев, когда проукраинских людей хватали, и они пропадали. До сих пор неизвестно, где некоторые из них.

Как дальше с военными отношения складывались? После того, как вы начали общаться?

Когда мы приезжали на блокпосты, оказалось, что они тоже были в информационном вакууме. И очень многого не знали. Мы рассказывали им, что мы знаем, какую информацию собрали, что происходит. Телефоны у многих были кнопочные, и они не сидели в основном в интернете. Мы приезжали и рассказывали, что где захвачено, что освобождено.

Мы жили недалеко от блокпоста – буквально в километре. Сначала боевики просто захватили горсовет, но у них не было оружия. А потом у них появились автоматы, они разъезжали на каких-то старых машинах, подъезжали к нашим блокпостам и начали стрелять по военным. Были такие случаи, среди ночи мы слышали эти очереди автоматные. Страшно было, вот эта первая стрельба в городе…

А когда освобождали город, наш знакомый (он жил в центре) нам написал, что что-то происходит. Около пяти, кажется, утра в соцсетях появилась информация, чтобы местные жители не выходили из домов, потому что идет спецоперация. Мы поняли, что началось освобождение. Это такие были переживания… Мокрые ладошки, понимаешь, что что-то происходит, переживаешь, держишь пальцы скрещенными, чтобы у наших все получилось, потому что единственная надежда на то, что нас освободят, и выбьют этих уродов моральных из захваченных зданий. Переписывались в соцсетях, в своих закрытых группках: кто что видит, кто что слышит, у кого какая информация. Кто-то вел стримы, не помню кто… то ли сепаратисты, то ли «азовцы», мы по ним начали следить за происходящим. Когда «Азов» опубликовал фотографию и написал, что «мы освободили город» – это такая безумная радость была… Даже передать не могу эти эмоции! Победа! Тебя освободили! И на тот момент никто не представлял, что нас еще ждет впереди большая война, мы думали, что все страшное уже позади.

Как только освободили город, помню, что очень много флажков украинских стало появляться на машинах. И мы поставили у себя. Одевали браслеты желто-синие, максимально старались показать, что в городе нас много. Когда ездили по городу и видели машину с желто-украинскими флажками, сигналили друг другу, видели – это свои! И нас много. Эйфория была такая у всех. Мы не знали, какие ужасные вещи ждут город в будущем…

Твои посты в Facebook просто пропитаны любовью к городу. Это во время войны пришло или всегда такой патриотизм был?

Многие говорили, что чувство патриотизма их посетило именно с приходом войны. У меня такого не было. Я всегда себя считала украинкой, хотя и разговариваю всю жизнь на русском – училась на нем. Еще до войны, как-то мы отдыхали в Греции, и там кто-то плохо отозвался об украинцах. Мне так это было больно и обидно, и я начала ругаться, что, мол, вы не можете судить по каким-то вашим единичным знакомым о всей Украине.

Я всегда была патриотом. И очень люблю свой город. Вот сейчас очень больно было узнать, что Мариуполь проголосовал за «Оппоблок». Мариуполь, который пережил такие события! Кровь, столько боли, столько видели. А теперь идут и голосуют за «Оппоблок».

Возвращаясь ко дню освобождения. Вы ждали, что он будет именно в тот день? Слухи какие-то были?

Зачистка проходила утром, мы не знали, что это будет именно в тот день. Хотя слухи и ходили, потому что из города убежала часть боевиков. Значит, у них была информация какая-то, что что-то будет происходить. Помню звуки стрелкотни. Мы позвонили ребятам с блокпостов и сказали, что идет зачистка, и боевики сейчас могут убегать из города. Чтобы ребята были готовы.

Но для Мариуполя все же война не закончилась с освобождением. Насколько я помню, к вам хлынула волна переселенцев.

Был наплыв сразу же, как Славянск захватили. В Новоазовском районе базы отдыха и пансионаты были полностью заполнены беженцами из Краматорска, Славянска, кто-то из Донецка. Мы туда ездили постоянно – детям передавали памперсы, одежду, продукты. А потом начали захватывать Новоазовск, и было тяжело выезжать еще и оттуда им. Там страшные истории были. Помню, женщина из Славянска была одна, в ночнушке. Она прямо в чем выскочила из дома, в том и приехала. Ни одежды, ни денег не было у нее.

Что тяжело было – мы привозим им продукты, одежду, памперсы, а они там не все проукраинские были. Были разные люди. Кому-то привозишь помощь, а он сидит и ждет Россию, что она приедет и освободит его. И это был разрыв мозга: как? Ты же сам убежал из Славянска, захваченного ими! И убегаешь в подконтрольную Украине территорию, но сидишь и ждешь Россию.

Я слышала, когда в городе уже было мирно и обстрелы Мариуполя прекратились, город все равно ни на день не забывал о войне, потому что обстрелы были все равно слышны. Так ли это?

У меня дом находится на том самом «Восточном». За 5 минут езды – ты уже на передовой. Мы постоянно слышали бои. В 2014-2015 годах мы постоянно убегали из дома, потому что очень близко обстрелы были – стреляли по блокпостам, которые в километре от моего дома. Взяли сумки, выехали, затихло – возвращаемся домой. Опять обстрел. На порог становишься – опять «Грады» работают, опять собираешься и уезжаешь.

Даже когда бои под самим городом прекратились, действительно, постоянно было слышно. Из того же Водяного, например. Смотря, чем работали. Если «Грады» – было очень хорошо все слышно. Но все же страх, он притупляется. Сначала мы очень пугались, когда слышали автоматные очереди. Слышишь выстрели – и страшно безумно. Потом начались минометные обстрелы, Д-30, «Грады». Сначала ты убегаешь. А потом по звуку начинаешь ориентироваться: это от нас или по нам. Когда слышишь, что наши – думаешь, спи дальше. Мы настолько ко всему этому привыкли, что перестали бояться. На посты приезжали за две минуты до обстрелов с «Градов», во время плотных обстрелов даже. Как-то звонят ребята: «У нас батарейки на тепловизоры сели и нет еды». Мы наделали с мужем бутербродов, купили что нужно. В перерыве между обстрелами привозили, клали сумки возле входа в блиндаж и быстро убегали. А парни между обстрелами выбегали, хватали эти сумки и опять в блиндаж прятались. Это сейчас страшно думать, что мы тогда могли умереть, но тогда страха не было совсем.

Знаешь, что еще было страшно? Когда все это начиналось, мы не могли активно писать в соцсетях. Мои военные как-то задержали машину с Новоазовска с бюллетенями, в которых уже галочки стояли для так называемого этого «референдума». Я не знала ни одного журналиста тогда, звонила всем подряд, искала журналистов, которые могли бы это все осветить, показать что происходит. Потому что потом началось, что вся Донецкая область – одни сепаратисты. И это было очень больно. Мне хотелось просто всем кричать: «Это не так! Не бросайте нас, пожалуйста! Мы тут есть, и мы за Украину!» Когда освободили город, и люди начали выходить и открыто показывать свою позицию, тогда начались первые ласточки того, что нас услышали – нам начали передавать флаги, слова поддержки. И вот тогда стало по-настоящему тепло – что нас не бросили, что мы все же – едины.

Читайте «Черноморку» в Telegram и Facebook