Биография Валерия Пузика поражает и восхищает. Он одновременно писатель, художник, журналист и режиссер. А еще в 2015 году он добровольцем пошел воевать в ДУК «Правый сектор». Ему всего 31, но он уже успел поучаствовать в нескольких художественных выставках. Его короткометражные фильмы и видеопоэзии о войне получили награды на престижных фестивалях и демонстрировались заграницей. Литературные дебюты Валерия становились призерами нескольких литературных конкурсов, а том числе и солидного литературного состязания «Смолоскип». Его первая книга рассказов «Монолит», посвященная теме возвращения с войны, сразу же наделала шума не только среди ценителей военной литературы, но и среди тех, кто темой войны не интересовался в принципе. Сегодня Валерий – автор двух и соавтор четырех книг. А еще на войне и после возвращения из зоны боевых действий он создал серию пронзительных картин об увиденном. О войне, возвращении и творчестве Валерий рассказал «Черноморке».

Как пришло решение идти воевать? Почему вы выбрали именно добровольческий батальон?

Очень долго колебался на самом деле. После Революции Достоинства отгонял мысли о службе, но война была везде, и она просачивалась в мозг, в тело, почти до костей. К тому времени я уже записался в один из добровольческих батальонов, «Луганск-2», кажется. Их мобильный пункт был на Крещатике. Я заполнил просто форму на каком-то сайте, должны были мне позвонить, но так этого и не сделали.

Хотел посвятить себя кино, и готовился к поступлению в университет театра, кино и телевидения имени Карпенко-Карого. Как сейчас помню момент экзамена: стою на сцене, экзамен по актерскому, должен был читать стихотворение Сергея Жадана, и постоянно запинался на слове «знаешь». Перед экзаменом мне позвонил друг и сказал, что он в Киеве, в госпитале. Ранение. После этого звонка я уже точно знал, что пойду добровольцем. Почему? Потому что в то время это был самый быстрый способ попасть на передок. Был страх, колебания, в телефонной книге собралась куча номеров мобилизационных пунктов. Бывало, выходил из дома и часами держал телефон в руке, не решался позвонить. Страх – вещь странная. Он руководил мной. А после травмы головы, после драки, чувство страха куда-то исчезло. Синяки сошли, и я начал готовиться. Мой друг Максим Кривцов как раз проходил учебку в ДУК ПС, и я собрался туда же. Когда головные боли прошли, я таки позвонил. И скоро был уже в «Десне».

Как на вас повлияла война? Субъективно, мне показалось, что она стала для вас мощным творческим толчком…

Война дала четко понять, чем я хочу заниматься после. Она научила отсекать лишнее. Если кратко, просто произошло взросление. Странная вещь, но я думаю, что изменили меня в первую очередь люди, которые окружали. Мы были очень разные, но все верили друг другу; мы могли ссориться, но, когда дело доходило к определенным задачам – мы были одним организмом. Там я начал писать разные вещи. Они кардинально отличались от той писанины, которая была до войны. Честно, не могу понять, как произошел этот переход, но то, что писалось – меня действительно пугало. Я вел дневник, часть этих заметок сейчас опубликованы в третьем томе книги «Слово о войне». Думаю, вот этот переход состоялся на страницах тех блокнотов.

Смерть, которая гуляла постоянно где-то рядом – диктовала свое. Новости с фронта пугали. Реальность была беспощадна: ребята – с которыми ты бегал кроссы в учебке –поехали в Пески, а через несколько дней они уже «двухсотые». Это не может не изменить человека. Война полностью деформирует сознание.

Мне вовремя попали в руки краски. Я начал рисовать почти каждый день, каждую свободную минуту. Я хотел, чтобы после моей смерти что-то вернули домой. И эти блокноты, дневники писались для родителей. У меня даже записка была типа: «В случае смерти блокноты и рисунки лежат в ящике под кроватью в казарме. Отправить их по адресу…»

«Монолит» признали и военные, и те, кто войны не видел, и литературоведы. Книга о возвращении с войны. О ПТСР сейчас не писал только ленивый… Легко ли было вернуться вам?

У меня был хороший инструмент – текст. Истории, вошедшие в книгу, дали возможность выписать все свои химеры, трещины. Я два раза паковал вещи, чтобы вернуться, но в силу обстоятельств – не возвращался. Хотел к своим ребятам в подразделение, но наступил какой-то момент, и все разбежались: кто в Нацгвардию, кто в «Азов». Где-то через год я точно понял, что не вернусь. Сын, как только он родился, вернул мне ощущение почвы под ногами. Я стал больше с людьми вокруг говорить. Перестал смотреть на них, как на врагов.

Герои «Монолита» существовали на самом деле или это собирательные образы?

В книге много собирательных образов, но есть и чисто документальная проза. Это рассказ «Арсен», например. Также в книге все истории о детстве были написаны еще в 2012 году.

«Монолит» – это возможность собрать себя по кускам «до» и «после». Меня дико раздражало, когда о книге говорили, что это воспоминания или мемуары. Нет, эта книга не нон-фикш. «Монолит» – это одна и та же история, но рассказанная разными способами. Лично для меня это не сборник рассказов, а роман без героя. «Монолит» – это образ времени, который проявляется через движение. Это вакуум в пространстве и выхода из него нет. И хочется верить, что это история о людях нового поколения независимой Украины. После темноты наступает свет. Эта книга – темнота, а, значит, должен быть свет, и он впереди.

Слышала, что в планах написать книгу об одной из самых горячих точек – шахте «Бутовка»…

Книга уже написана, если честно, но пока публиковать ее не хочется.

Когда только поставил последнюю точку – сразу отослал рукопись издателю, и мы даже подписали договор. Но хорошо, что в определенный момент отказались от печати. И, считаю, что сделал правильно. Некуда спешить. Форма и манера повествования слишком экспериментальная, там и киносценарий, и дневник, и воспоминания, и философия, и прыжки во времени, и разговоры с собой, но в будущем. Плюс – многие записи были расшифрованы с цифровых носителей. Это странный текст вышел. «Шахта» – книга о воздухе, которым мы дышали, и это документальный роман о памяти.

Помимо книг вы снимали фильмы и видео о войне. В тех условиях работать сложно, и прежде всего технически, как проходили съемки? По своему опыту знаю, что иногда, чтобы снять нужный кадр, нужно здорово рисковать…

Снимал, когда было время. На самом деле больше фотографировал. Сейчас лежит 200 гигов материала для полнометражного фильма, но я боюсь его монтировать, потому что все должно быть одним днем по структуре фильма, а, чтобы это все смонтировать и пересмотреть – нужно время, много времени, у меня, к сожалению, его нет.

Насчет сложностей, то их практически не было. Я снимал своих собратьев, и они быстро привыкли к присутствию чувака с камерой, даже не замечали ее. Мне кажется, это должно быть медитативное кино.

На первый взгляд, ваш фильм «Перемирие» – документальная хроника дня, показаны обычные военные будни. Но почему-то он задевает и оставляет очень тяжелое послевкусие, будто видишь войну впервые. Какая была идея фильма? О чем вы хотели им сказать?

Снимал фильм мой друг Максим Кривцов. Я дал ему экш-камеру, и он снимал, когда было время всех своих пацанов с Третьей штурмовой роты ДУК ПС. У нас была одна флешка на 16 гигабайт. И собственно все, что он снял за две недели – вошло в фильм. Когда он показал материал, у меня в голове все сложилось сразу. Монтировал на базе информационного отдела ДУК ПС. Монтаж занял два дня. Это кино о Максе. Было желание показать войну от первого лица. Фактически – залезть в голову Максиму. Но это мне не удалось. Или удалось – не знаю. Саунд делал музыкант из Белой Церкви, Паша Сайнер. Я попросил его сделать шум, и он сбросил мне несколько треков на 10-15 минут. Это и был такой заочный саунддизайн фильма.

Важным было показать внутреннее состояние героя, который, по сути, появляется только три раза в фильме: когда включает камеру, когда поправляет шлем в зеркале, и когда вешает Украинский флаг (в конце фильма). «Перемирие» – фильм-пауза.

Видела несколько ваших очень талантливых картин о войне. Как находилось время для рисования?

Когда был в рядах ДУК ПС – рисовал на крышках ящиков от боеприпасов, когда приехал в Одессу – акварель. Живопись – это получение быстрого результата за относительно короткий промежуток времени. Ты рисуешь и видишь – оу, получается. Картину можно показать сразу – выложить в соцсеть, что я и делал. Можно позже собрать в экспозицию, но я понял, что мне это уже не интересно. Уже несколько лет практически не рисую. Недавно, готовя поэтическую книгу «Там, где дома», Юлия Илюха вспомнила обо мне, как о художнике. Вот тогда и я вспомнил, что умею рисовать. За последние три года это первый раз, когда я постоянно рисовал. Почти неделю. И все. Это было в феврале. Можно подумать, что рисование – это моя жертва, которую я отдал войне. Звучит пафосно, но как-то так.

Каждый раз, когда вижу те ящики с рисунками, которые стоят на шкафу, возникают мысли, что стоит их выбросить, но все никак руки не доходят.

Как люди воспринимают ваше творчество? Какой фидбек вы получаете? Военные и гражданские, по вашим наблюдениям, воспринимают ваши книги, видео и картины по-разному?

Честно, особо не интересовался, как воспринимают тексты. Отзывы в интернете читал, но их не много. Когда показывали фильм «Перемирие» на кинофестивале «86» в Славутиче в 2016 году, люди выходили из зала. Сейчас же я не хожу на показы своего кино. Насчет моей литературы – мне больше интересно проживать текст, который пишу сейчас, а не рефлексировать на тему, как там читатели воспринимают, или по сто раз что-то переписывать.

Главное – не врать себе. Я стараюсь быть максимально честным прежде всего с собой и писать так, как нравится мне. Круто, когда кто-то говорит, что «круто!». Но, если не говорят – это не страшно, главное, что я был собой. В конце концов, текст дает такую возможность. В кино уже зависишь от других людей, техники, денег, а текст – это просто ты и слова. 32 буквы – и собирай их как хочешь.

Читайте «Черноморку» в Telegram и Facebook

Фото из личного архива Валерия Пузика